Его новый альбом «2020» станет свидетельством скверного периода в американской истории.
 |
| Фото Макса Мамби |
Иногда для отражения события нужен художник, чтобы мы могли по-настоящему увидеть и прочувствовать случившееся. Это может быть фотография, сделанная журналистом или свидетелем, как «Падающий человек» 11 сентября. Или это может быть фильм, как «Когда рушатся плотины» Спайка Ли, который заставил осознать реальность, оставшуюся после урагана Катрина. В этом году Джон Бон Джови пытается показать нам, кто мы такие, своим новым альбомом «2020», в котором, помимо прочего, освещены пандемия, политические распри, полицейский произвол и другие разломы в современном американском ландшафте. Это его попытка, как он выразился, «стать свидетелем истории».
Это второй альбом Бон Джови с тех пор, как давний соавтор и гитарист Ричи Самбора внезапно покинул группу во время мирового турне в 2013 году, на фоне личных проблем и семейных неурядиц. Он говорит о «2020» как о своём первом выходе из амплуа рок-звезды, и этот альбом получился более личным, менее гламурным по сравнению с теми, что мы слышали раньше.
Но всё же это Джон Бон Джови: «2020» начинается решительно (первые слова: «Проснись!» (“Wake up!”)) и сразу же захватывает тебя своей прямолинейностью в стиле поп-рок. Альбом необычный, вдохновляющий и, возможно, даже необходимый – этим летом он стал своеобразным личным музыкальным спасательным кругом в трудный для моей семьи период. Когда я смотрел, как этим летом Джон исполнял «Do What You Can» и «Livin’ on a Prayer» на благотворительном вечере, который он организовал для тех, кто первыми откликнулся и работал на передовой в его родном штате Нью-Джерси, у меня было ощущение, что Бон Джови способен объединить самые разные голоса, борющиеся за то, чтобы быть услышанными в Америке, и подать пример в это неспокойное время.
А ещё Бон Джови вложил свои собственные деньги туда, где внезапно оказалось больше голодных ртов и меньше рабочих рук, чем когда-либо. Начиная с марта, его вместе с женой чаще всего можно было увидеть в двух общественных ресторанах и в огромном банке продовольствия, который поддерживает его фонд, рядом с его домом в сильно пострадавшем Нью-Джерси и Лонг-Айленде. В течение бесконечных месяцев изоляции он помогал тысячам людей, которые в этом нуждались, а теперь выпустил убедительный саундтрек ко всей американской жизни в этом году. GQ побеседовал с Бон Джови о «2020» и о 2020-м.
GQ: Теперь, когда ты уже сам всем заправляешь, как проходил процесс записи альбома?
Джон Бон Джови: Ну, я уже практически запустил альбом, и тут появился коронавирус, который блокировал весь мир. Так что, я понял: если я собираюсь выпустить актуальную пластинку в 2020 году, то мне лучше написать песню о коронавирусе. Ею стала «Do What You Can».
Меня вдохновляли медики, студенты, которые чем-то жертвовали, продавцы продуктовых магазинов, которые стали незаменимыми работниками, сиделки, невоспетые герои, которые шагнули на помощь своим соседям, и те, кто просто носил маску – не потому, что это политический инструмент, а потому, что это знак уважения к ближнему.
Потом, конечно, произошёл инцидент с Джорджем Флойдом, «Black Lives Matter»; я сел писать «American Reckoning» и тогда, наконец, смог сказать: «Аминь, альбом завершён». Я убрал из альбома две, можно сказать, любовные песни, добавил «Do What You Can» и «American Reckoning», и вот он – мой «2020».
Ты так говоришь, будто очень легко написать поп-песни о пандемии, повсеместном расизме и полицейском произволе.
Сказать по правде, я думаю, мой прежний опыт наделил меня такой способностью. Теперь я считаю, что мне нечего доказывать и нечего скрывать. И мир находится в таком состоянии, что я почувствовал: я могу говорить об истории, пока я готов быть её свидетелем. Я всего лишь свидетель истории.
События, которые я затронул в альбоме «2020», тронули и меня. Такие темы, как ветераны боевых действий, борющиеся с посттравматическим стрессовым расстройством, контроль за оборотом оружия, неравенство, расовая несправедливость и многие другие, имеют объективно важное значение. Я не принимал ничью сторону ни по одному из этих существенных вопросов. Я просто сообщил о них напрямую. С самого начала моя позиция была такой. Сделать совершенно очевидным, о чём песня и что я имею в виду, но при этом не указывать пальцем и не выступать обвинителем, – вот какой был план.
Честно говоря, я сейчас на таком этапе своей карьеры, когда я осознаю, чем зарабатываю себе на жизнь, но это не то, кто я есть; это всего лишь то, чем я занимаюсь.
«Делай, что можешь». А кто ты есть, как человек?
Ну, я отец, филантроп. Парень, который сегодня работал на раздаче еды и теперь отчаянно хочет принять душ, а ещё, наверное, должен обратиться к врачу по поводу грёбаной грыжи, которая у меня наверняка есть [смеётся].
Идея моих ресторанов «JBJ Soul Kitchen» заключается в том, что нуждающиеся помогают готовить еду и за это могут получить сертификат, который обеспечит пропитанием до четырёх членов семьи. Из-за пандемии мы не могли привлечь к работе добровольцев. Но нам всё ещё нужно было кормить людей. Поэтому мы с Доротеей работали пять дней в неделю в течение двух месяцев, прежде чем отправиться на Лонг-Айленд и открыть там банк продовольствия, который кормил 6000 человек в месяц.
С мая и до конца лета мы работали там каждый день, когда были открыты. Мы работали с начала пандемии, будь то в «Soul Kitchen» или в банке продовольствия здесь, на Лонг-Айленде, распределяя еду по семи заведениям, которые финансирует наш фонд и я.
Что касается голодных людей, то им плевать, что я музыкант [смеётся]; они благодарны за то, что я каждую неделю даю им еду. Они вообще не спрашивают меня об альбоме. Они задают мне вопросы вроде: «А яичная лапша будет на следующей неделе?», «А можно нам побольше фруктов?». Всем этим я и занимался утром, примерно с семи часов до полудня.
Создаётся впечатление, что тексты содержат некие религиозные образы: «В такую ночь, как эта – одна молитва, одно желание» (“On a night like this, one prayer, one wish”), «Есть ли что-то большее? Дверь открыта, чего же ты ждёшь?» (“Is there something more? There is an open door, What are you waiting for?”). Это написано намеренно или как-то связано со всем этим?
Я прошёл через строгое католическое воспитание. Пару раз я ходил в церковную школу и сталкивался с тем, что потом стало организованной католической церковью, вся эта история со священниками и мальчиками-служками. Не лично, конечно. Я наблюдал со стороны, меня это не затронуло. Потом нас забрали оттуда.
В конце концов, я обрёл духовность. И теперь мне кажется, что я вновь обращаюсь к этому, будь то в молитве или просто в тоске по временам моей юности, когда всё было намного проще? Но сейчас я делаю это чаще, чем когда-либо. Я стремлюсь к некой высшей силе.
Кто-то в недавнем интервью сказал мне, что он наконец-то начал пытаться «молиться про себя».
Да, думаю, это правильно. Понимаешь, стоит только зажечь свет внутри себя, и он будет сиять вовне, освещать твои поступки и твоё восприятие окружающего мира.
Как строчка «пролей свет» (“shine a light”) из «American Reckoning». Для кого вообще этот альбом?
Для меня! [смеётся] Для меня. Я создал этот альбом, чтобы заново понять, почему я хотел это сделать. У меня был тяжёлый период. Из-за того, что случилось с Ричи и его детьми, из-за того, что он оставил нас вот так, даже ничего не обсудив. Это было очень тяжело для всех нас. И это сказалось на мне.
Группа – это семья, поскольку мы выросли вместе, делали всё вместе, у нас были взлёты и падения, но мы никогда не покидали этот корабль. Будь то работа или смерть родителей, или развод, или слава, или какие-то скандалы. И алкоголизм был, дошло до того, что нам приходилось принимать решения, которые были не на пользу группе, это уж точно.
И всё-таки, мы прошли через это. И «This House Is Not for Sale» [первый релиз после того, как Самбора покинул группу] был своего рода размахиванием кулаками в воздухе, в том смысле, что: «Я не позволю моему дому рухнуть», но трудно найти людей, которые захотели бы в этом участвовать, а потом показать им, как играть и писать песни, и как что-то в них выразить.
Этот альбом точно не должен был стать грандиозным, потому что я ещё не в том состоянии. Поэтому мне нужно было войти в контакт с моим умением писать песни. Так что я очень усердно работал, будь то над альбомом, или, позже, над собой, или над нашими отношениями с Тико и Дейвом, чтобы мы стали сильнее как единое целое. И у нас здорово получилось, потому что мы стали ближе и в конце концов почувствовали, что мы – мы все вместе – не ошиблись.
Странным образом то, что я простил Ричи, помогло мне вырасти, и Дэвиду, и Тико тоже – и стать теми, кто мы есть сегодня. Потому что нам пришлось пойти другим путём. Ты не будешь винить в этом кого-то, ты вроде как должен сказать спасибо, потому что это поможет тебе отправиться дальше. Иногда кто-то должен сойти с дистанции, чтобы ты мог продолжать свой путь.
Чего-то ощутимо не хватало. И кстати, в этом туре у нас оставалось ещё 80 концертов. Но мы справились. И всё прошло с большим успехом.
У меня тут тоже была чёрная полоса, и я очень хочу узнать: в чём сейчас заключается твоя жизненная философия?
Философия? Я думаю, что моя цель – просто каждый день стараться быть лучшей версией себя. Просто пытаться сделать что-то, чтобы стать лучше. Даже если это что-то просто... например, побольше спать. Понимаешь? Просто что угодно, чтобы сделать себя лучше, и я не имею в виду лучше как певца или как рок-звезду. Лучше как человека.
Это важно, особенно сейчас. Скажу честно: у меня был очень трудный год. Кризис среднего возраста – это тяжко. Ты заботишься о детях, родители стареют – ты завис «посередине».
Ага. Сколько тебе лет?
48.
Многое происходит между 48 и 58. Я вроде как шучу, что 50 – это последний декадентский юбилей, но к 58 годам у тебя уже другой взгляд. Я ещё не настолько стар, чтобы задумываться о смерти – думаю, впереди ещё точно лет десять-двенадцать, – но всё-таки начинаешь понимать, что мы уже не молодёжь.
В 48, 58 – ты вроде как совершаешь или уже совершил все великие дела, которые планировал, и всё прекрасно, но гораздо важнее то, что ты создаёшь вместе со своей семьей. Потому что ты не можешь облажаться с этими двумя главами своей жизни, иначе это оставит на тебе шрамы.
Реши все проблемы и сделай это сейчас, начни писать свои собственные главы. Живи ими. Пусть они станут тем, что захочется перечитать ещё раз.
Как твои дети?
Они в порядке. Самый младший полностью посвятил себя гитаре и хочет научиться писать. Он только что достиг того уровня, когда по-настоящему может играть на гитаре. Вот так на нём сказался коронавирус, полгода практики не прошли даром. Джейк собирается поехать в Сиракьюс, чтобы стать актёром. Весь прошлый год он провёл за учёбой. А у Джесси винный бизнес – очень успешный, если вы любите хорошее розовое вино.
Мы поговорили о семье, религии, музыке – закон Джерси требует, чтобы я спросил тебя ещё о футболе и политике. Я знаю, что ты фанат по крайней мере одного из двух. Такое ощущение, что у тебя есть переключатель между мирами – ты ладишь с кучей разных людей.
Не думаю, что я лажу с кучей разных людей [смеётся]. Но да, футбол был чем-то вроде связующей нити в нашем доме. Моего отца или дядю каждое воскресенье можно было застать за просмотром игр «Giants». А потом я стал известным и сумел познакомиться с людьми из этого клуба, что привело меня к дружбе с одним парнем – который теперь уже старик – по имени Билл Беличик. Вчера вечером я ужинал с Робертом Крафтом, одним из моих самых близких друзей.
Он всё ещё злится на Тома Брэди?
Он не злится на Томми! Нет!
В отличие от футбола, политика – это не то, на чём я вырос. Моя семья вообще не участвовала в этом. Семья моей жены, наверное, была больше вовлечена в политику. За эти годы мы познакомились со многими политиками. Будь то нынешний губернатор или бывший, Крис Кристи.
Я дружу с Крисом. Хотя мы не всегда соглашались с политическими взглядами друг друга, мы, безусловно, всегда могли просто поговорить как земляки из Нью-Джерси о том, что мы хотели бы сделать для людей, которые там живут. Так что, можно разговаривать с кем угодно, независимо от того, на чьей ты стороне.
Думаешь, люди всё ещё слушают друг друга? Тебя беспокоит нынешняя политическая ситуация? В твоём альбоме есть песня об этом, «Blood in the Water».
Я думаю, возникшая за последние четыре-шесть лет разобщённость – это Америка, за которую я боюсь. Ругань на политические темы стала разделять семьи: родителей и детей, мужей и жён. Я очень хотел бы, чтобы мы объединились как страна. [Молчаливая пауза.] Я боюсь. Очень боюсь. Мне страшно.
Да. Мне тоже.
Когда я взрослел, Сейрвилл представлялся таким солидным городом трудолюбивых, старательных работяг, белых, представителей второго поколения, в большинстве из числа европейских иммигрантов. Я верил в эту своего рода мантру Джона Кеннеди о том, что мы можем сделать всё, что захотим, мы можем полететь на Луну, так что, я вырос в это очень невинное, замечательное время. А потом я стал достаточно взрослым, чтобы голосовать, и Рональд Рейган говорил всем, что на каждой подъездной дорожке должна быть машина, а в каждой кастрюле – курица, и просил Горбачёва снести Берлинскую стену. Конечно, это было не то время, в котором сейчас растут мои дети.
Но зато это позволяло нам иметь абсурдно великие мечты, потому что нам больше ничего не оставалось. Знаешь, я уже много раз рассказывал эту историю: Боно рос, думая о марширующих Оранжистах, а мы росли, думая о Малой лиге и Попе Уорнере. Прошло много лет после расовых волнений, много-много лет после Мартина Лютера Кинга, Роберта Фрэнсиса Кеннеди, Малкольма Икс. Это была другая эпоха.
Теперь мой ребёнок только что окончил колледж. Эти бедные дети пропустили окончание школы, выпускной бал, им исполнилось 18 лет дома, с разрешением провести на воздухе только один час; они из поколения 11 сентября. Это же чёрт знает что. Но, с другой стороны, я думаю, что они станут следующим великим поколением, потому что они должны им стать. Будут ли у них равные возможности? Каковы шансы, что они смогут продать 130 миллионов альбомов?
Реально ли это вообще? Насколько всё изменилось сейчас?
Пандемия изменила жизнь людей. У каждого своя история. И, будем надеяться, что из кризиса выйдет следующее поколение новаторов – вдохновлённых и вовлечённых, готовых подавать пример и вступить в эпоху под названием «мы», а не «я».
Оригинал: «Джи-кью».
Перевод на русский язык выполнен агентством переводов «Лингвиста» специально для Bon Jovi Russia.
